72-я гвардейская стрелковая дивизия вышла к Северскому Донцу на рассвете 23 июля. От опушки Шебекинского леса до реки – сгоревшие танки, разбитые орудия, испятнавшие поля тысячи воронок, раздувшиеся от жары тела погибших и напитавший воздух густой тошнотворный трупный запах.
— Твой полк, Баталов1, пойдёт первым, – карандаш комдива Лосева2 прочертил линию через реку и воткнулся в край леса. – Задача проста: захватить плацдарм и оттянуть все силы немцев на себя. Пусть думают, что здесь направление главного удара, что мы обходим Белгород с юга. Задача ясна?
— Так точно, товарищ полковник, – Баталов потёр режущие от бессонницы глаза, будто кто‑то сыпанул в них песка, взглянул на комдива, словно хотел, что‑то сказать, да так и не решился.
Да и что говорить? Что от полка осталась едва половина? Что если немцы обнаружат переправу, то на берег выберется горстка? Что впереди первая траншея, а за нею ещё три, ярусами взбирающиеся по склону? Что вся пойма густо засеяна минами и опутана колючей проволокой? И всё это надо пробежать, пройти, проползти, а их будут выкашивать пулемёты и разрывать на куски снаряды?
Говори не говори, а брать этот заросший лесом гребень придётся. Большой кровью. В лоб. Так надо.
Комдив знал, о чём думал Баталов, знал, что от полка останется всего ничего – по пальцам пересчитать, что удар через Пуляевку к Никольскому тактически вернее, но там немец их ждёт, а здесь вряд ли, потому как наступать через эти высоты – безумие. Главное – отвлечь на себя силы немцев, и тогда Белгород возьмут пусть и другие, но уже малой кровью.
— Ты сталинградец, майор, – только и сказал комдив.
Переправу начали в полночь, а с вечера погода испортилась, небо затянуло тучами, ливануло как из ведра, а потом зарядило нудным дождём на всю ночь.
— Вот и повезло, братцы, наша ночка. Ну, что ж, вперёд, славяне, встретимся на том берегу, – Баталов махнул рукой и неслышно двинулся к реке.
Переправлялись между Нижним Ольшанцем и Карнауховкой. Первыми – лейтенант Максимов с разведчиками, следом батальон Шалимова, две роты соседних батальонов, Баталов с начштаба и адъютантом, артиллерийские разведчики во главе с начальниками разведки 1-го и 3-го дивизионов артполка Вязовцом и Барановым, командиры 2-й и 7-й батарей старшие лейтенанты Киселев и Сабодаж, разведгруппы 222-го и 224-го гвардейских стрелковых полков.
Сапёры скрытно проделали проходы в минных полях, сняли колючую проволоку, и бойцы замерли в ожидании сигнала к атаке. Немцы не спали, чаще обычного взлетали над рекой осветительные ракеты, но их свет увязал в темноте, размываемой дождём. Длинные очереди вслепую выстригали прибрежный камыш и с чваканьем ложились в заболоченную пойму мины.
Когда над рекой заклубился туман и жадными языками потянулся к гребню, карабкаясь по крутому лесистому склону, полк поднялся в атаку. Молча, без привычного «ура» и артподготовки. Первую траншею взяли с ходу: короткие очереди в упор, вскрики, всхлипы, стоны, мат.
Вторая далась тяжелее: полторы сотни метров преодолели рывком, но на этот раз внезапности не было. Немцы защищались яростно, и опять взрывы гранат, крики, стоны, мат. А потом сверху ударили пулемёты, выстригая траву и обнажая землю.
— Давай, артиллерист, теперь слово за тобой, – Баталов повернулся к капитану Попову, командиру группы арт-разведки артполка дивизии, который уже прильнул к стереотрубе.
Короткий – всего четверть часа, но мощный огневой вал пронёсся по вражеским позициям, выкорчёвывая деревья. Только и хватило времени, чтобы эвакуировать раненых.
Баталов прикинул: невелик «пятачок», с версту по фронту да с полкилометра в глубину. Хорошо бы до леса добраться, а то на этой луговине как куропаток перещёлкают, только до него ещё две траншеи надо взять.
Подтянув к Соломино резервы, в седьмом часу утра немцы пошли в атаку. Они понимали, что Белгород не удержать, не сбросив русских в реку. Не сбросили.
Вторую контратаку поддержали танки, перед третьей три десятка «юнкерсов» обрабатывали плацдарм. Семь контратак за день. Трижды комполка Баталов ложился за пулемёт, дважды водил бойцов врукопашную. Пытавшиеся переправиться подкрепления немцы накрывали минами, и река густо покрылась телами погибших.
С утра 25-го и до вечера 28-го по восемь–десять атак ежедневно. Снаряды, мины и бомбы по несколько раз перемешали полоску земли между опушкой леса и берегом, где, казалось, уже не осталось ничего живого.
К вечеру у Баталова вместе с разведчиками 222-го полка осталось около сотни бойцов почти без офицеров. Ночью переправился второй батальон 222-го стрелкового полка, с ходу атаковав немцев и расширив плацдарм по фронту.
26 июля бойцы отбили двенадцать яростных атак. Вечером к окровавленной гимнастёрке заменившего погибшего комбата командира пулемётной роты капитана Ерёмина, дважды раненного и едва державшегося на ногах, Баталов прикрепил свой орден Красного Знамени.
К рассвету 27 июля на плацдарм переправились ещё два батальона 222-го стрелкового полка. Весь следующий день немцы снарядами и бомбами перемалывали гвардейцев и атаковали, атаковали, атаковали…
Ночью 28 июля пошёл дождь. Подставляли каски, котелки, ладони, чтобы напиться, чтобы утолить наждаком раздирающую горло жажду, потому как вода в реке была отравлена трупным ядом и в прибрежных заводях густо смешалась с кровью.
Перед восьмой, самой яростной за день атакой часовая бомбардировка и артналёт. Уверенные, что на этот раз живых просто не должно быть, немцы шли в рост, не таясь. Редкие выстрелы обороняющихся вселяли уверенность в скорой победе. У Горелой поляны немцы пробились к берегу, когда справа и слева, будто из‑под земли, выросли гвардейцы и бросились врукопашную. В ход пошли штыки, сапёрные лопатки, ножи.
Схватка длилась минут пятнадцать. Оставшиеся в живых немцы бросились вверх по склону, спеша укрыться в лесу. Но не тут‑то было: два десятка бойцов во главе с комбатом Шалимовым, пробравшись к фашистам в тыл, встретили их огнём в упор. Через несколько минут всё было кончено. Поднявшиеся в атаку батальоны почти на полтора километра вошли в лес, добивая разбегавшихся немцев.
Весь следующий день фашисты стягивали резервы и вновь перепахивали снарядами и бомбами плацдарм. 30 июля им вновь удалось прорваться к реке, окружив второй батальон 224-го стрелкового полка. Оборона плацдарма была рассечена в нескольких местах, но полки продолжали сражаться.
Следующие двое суток бои не прекращались ни днём ни ночью. Боеприпасы были на исходе и всё чаще и чаще, подпустив врага вплотную, бойцы схватывались врукопашную.
2 августа в середине дня немцы прорвались к реке теперь уже в полосе обороны 229-го полка. Бой закипел в траншее у входа в штабную землянку. Баталов свалил двоих немцев короткой очередью, но раздался щелчок затвора: закончились патроны. Выскочивший из‑за угла траншеи немец поднял автомат, но сержант Иванов закрыл командира собою. Пули разорвали гимнастёрку на груди, но в последнее мгновение он успел нажать на курок: немец рухнул ему под ноги.
Год назад майор сам выбрал в адъютанты этого молодцеватого сержанта с медалью «За отвагу» и ни разу не пожалел. Пётр Иванов, бывший вор-медвежатник, нарушив воровские традиции, добровольцем ушёл на фронт. Дрался отчаянно, заслужив кроме медали ещё два ордена. И души не чаял в Баталове, стараясь прикрыть его собою в минуты опасности, упрямо твердя: полк без командира что туловище без головы.
В тот день был дважды ранен и Баталов, но полк не покинул.
Всю ночь раздавались взрывы гранат, автоматные и пулемётные очереди, и нельзя было понять, кто атакует, а кто контратакует, и давно было утрачено ощущение времени.
А утром 3 августа, на десятый день боёв за плацдарм, донеслась канонада со стороны города.
— Наши пошли, слышишь, комбат, наши, – превозмогая боль, повернулся к Шалимову майор. – Вот и выполнили мы с тобою задачу.
Около шести утра 5 августа от переправы примчалась медсестра Таня:
— Товарищ майор! Белгород уже наш!
По правому берегу Северского Донца от северо-восточной окраины Дубового вдоль Соломино до Пуляевки, как раз напротив Нижнего Ольшанца, расположился Огурцов лес, изрезанный оврагами и надвое рассечённый балкой. Хотя лесом его назвать трудно, скорее изрядно запущенное урочище вдоль реки. А по крутым восточным склонам кряжистые дубы с густым подростом спускаются к самой воде и теснятся густо, делая его почти непроходимым.
В центре леса перекрёсток то ли старых дорог, то ли просек, а ниже в полукилометре бывший дом лесника. Самого строения давно уж нет, и остались сегодня лишь едва угадываемые очертания порушенного фундамента да провала на месте то ли погреба, то ли омшаника.
А 28 июля 1943 года на безымянной высоте у того перекрёстка заняли оборону батальоны 229-го и 224-го полков, а взвод оборудовал позиции на самом кордоне у дома лесника. Немцы давно прорвались к реке, рассекли оборону полков, а они всё держались.
На помощь прорвались учебный батальон курсантов и штрафная рота, но силы были неравны. Сначала погибли оборонявшие кордон. Раненых немцы добили, заодно расстреляв лесника и его жену, а потом вышли к перекрёстку, окружив оставшихся в живых гвардейцев.
Вечером 2 августа последние защитники высоты, расстреляв боеприпасы, вызвали огонь наших батарей на себя.
До освобождения Белгорода оставалось двое суток.
Их нашли в нескольких шагах от перекрёстка в пулемётной ячейке 1 сентября 2016 года Константин Белозёров и Александр Гайдуков из историко-поискового клуба «Огненная дуга». Нашли четверых3.
Бруствер был весь усеян гильзами от немецкого пулемёта MG-34 и нашего «Дегтярёва». Несколько пустых автоматных дисков и осколки – большие и малые, щедро засеявшие ячейку и всё вокруг.
Старший лейтенант лежал на немецкой плащ-палатке. На груди – орден Красной Звезды, рядом планшетка, карандаши, звёздочка от фуражки. По номеру на ордене его и установили – Азеев Николай Иванович, комсорг полка. Значится погибшим 4 августа и в этот же день представлен к ордену Отечественной войны I степени посмертно. Но почему 4-го? Вечером 2-го высота уже была занята врагом.
Останки троих других находились в другом конце ячейки. Один лежал на боку, скрестив руки на животе, будто зажимая рану, на груди – знак «Отличный миномётчик». Второй, со значком «Гвардия», сидел на корточках у разбитой рации. Третий – рослый, погоны старшего лейтенанта, портупея, планшетка с порезанными на кадры негативами, гвардейский значок. В руках «лимонка» с выдернутой чекой, рядом остатки стереотрубы.
Потом установили – командир миномётной батареи старший лейтенант Лунегов из 224-го полка и его бойцы – Карбеков и Шафатдинов. Все значились пропавшими без вести 2 августа на высоте у перекрёстка.
В последнем письме матери Лунегов писал, что за бои у Ржавца 5 июля награждён орденом Красного Знамени, что приезжал фотокорреспондент, фотографировал, отдал ему негативы и обещал прислать газетную статью о нём.
Негативы из планшета трудно разобрать, но видно, что на одном изображён высокий офицер. Сомнений не оставалось – Лунегов. Их так и похоронили вместе в братской могиле – Лунегова, Карбекова и Шафатдинова. Останки Азеева передали на родину в Тулу.
Немцы похоронили своих в полукилометре от перекрёстка. Почти батальон, «накрытый» огнём наших батарей. Тем самым огнём, который вызвали на себя Лунегов, Азеев, Карбеков и Шафатдинов.
Белгород освободили 5 августа. Бои на плацдарме в районе села Соломино стихли лишь 7-го.
1. Баталов Григорий Михайлович на Курской дуге был майором, командиром 229-го гвардейского стрелкового полка. Звание Героя Советского Союза получил за форсирование Северского Донца и Днепра.
2. Лосев Анатолий Иванович, генерал-майор, Герой Советского Союза. В 1943 году полковник, командир 72-й гвардейской стрелковой дивизии.
3. Вот их имена. Комсорг 229-го гвардейского стрелкового полка Николай Иванович Азеев, награждён медалью «За оборону Сталинграда», орденами Красной Звезды и Отечественной войны I степени (посмертно). Командир миномётной батареи 224-го гвардейского стрелкового полка старший лейтенант Владимир Константинович Лунегов, награждён орденами Красного Знамени и Красной Звезды, медалью «За оборону Сталинграда». Красноармейцы 224-го гвардейского стрелкового полка миномётчики Карбеков Мамита и Шафатдинов Салях (Саляс).
